Сказочники умирают тихо, словно переселяются, отъезжая из своих земных домов, в волшебные страны, про которые они прежде писали. Проходят под своды пещер, спускаются в долины меж зеленых холмов, где их встречают герои, драконы, цветы, реки, — и… приключения сказочников продолжаются. Второго сентября 1973 года из земного Шира (Англии), расположенного на краешке Средиземья (Северо-Западе Европы) на «запад Солнца» отбыл Дж. Р.Р. Толкин. Негромко, как уходили до него Ганс Х. Андерсон, Сельма Лагерлеф, Гилберт К. Честертон, друг — Клайв С. Льюис, и ушли уже после Туве Янссон, Валентин Берестов: «серая пелена», о которой говорил Гэндальф Пипину во время «последней битвы», для автора «Властелина колец» «отдернулась», и он «увидел восходящее солнце», — и что «все это неплохо, совсем не плохо».
Толкин, как сообщают его биографы, был не просто христианским, причем одним из самых влиятельных, писателей XX века, но оставался до последних своих дней «христианским человеком», убежденным в некоторых абсолютного смысла вещах. Ему представлялось, что вдохновение — это небесный дар, которым преступно пренебрегать. И получаем он по молитвам, как обретают исцеление больные, благословляется мир, уют сада и кабинета. Толкин считал, что ангел-хранитель «поддерживает нас сзади», точно спасательный трос верхолаза, давая нам силу самим посмотреть в лицо Богу. Своей фантазией человек расцвечивает сотворенный мир, который, увы, к своей погибели, «все больше механизируется». Коллеги попрекали Толкина за «старомодность», которая была не чем иным, как своеобразной христианской добродетелью — душевным целомудрием. В детстве вместе с братом он прислуживал на Мессе. Христианство выстроило всю его дальнейшую жизнь: работу, семью — стало источником и наполнением его удивительного вдохновения и огромной работоспособности.
В 1936 году он писал старшему сыну Майклу: «Я проникся любовью к Святому Причастию с самого начала — и, милостию Божией, сохранил эту любовь навсегда». Еще «навсегда» — это уже для нас — он сохранил «утонченную цивилизованность и обаяние здравого смысла» (Оден). Его «Властелин Колец» — одна из самых здравомысленных книг минувшего столетия, с важным и ясным христианским посланием: зло, которого в мире много, не меняет своей природы, и выбирать его добровольно — губительное безумие. Оно никогда не сможет победить Добро, которое, чем больше сгущается мрак, тем сильнее раздувает огонек своего света.
На войне (это были окопы Первой Мировой) Толкин узнал не вычитываемые из книг уроки смерти: друга, сослуживцев, мирных европейцев («роханцев» и «гондорцев»), нанесение раны, лично совершенное врагу, и опыт тяжелой болезни (лихорадка). Он не восхитился войной и не ужаснулся, но сформировал, условно говоря, «хоббитское» отношение к ней (совершенно отличное от хэмингуэевского и ремарковского), суть которого в том, что кроткие, как прежде, так и теперь «наследуют землю», поскольку, онтологически лишенные какой-либо героичности, не впадают в крайности отчаяния и сумасбродства. Балансируя промеж «эльфийского и человеческого», они, слабые, неловкие и забавные, одним своим упорством к выживанию оказываются способны не просто сокрушить зло, привести его в бункер капитуляции (то есть оставить где-то пусть глубоко микроскопические неистребленные его частицы), но освободить мир («Очищение Шира») от власти Черного Владыки.
Сказочник — это писатель, которого, прежде всего, озадачивают вопросы человеческого счастья, любви, неудач, жертвенности и предательства, а не социальные или психологические тупики сообщества людей. У Толкина были интеллектуальные прозрения, которые некоторых восхищают, а некоторых раздражают и ставят в тупик… Н.Л. Трауберг считала, что «жизнеподобие сказок Толкина заключается в том, что его сюжеты были совершенно точным рассказом о конкретной жизни в нечеловеческих условиях». Этот Гэндальф англо-саксонской литературы не занимался анализом и исследованием «человеческих душ», не описывал «потоки сознания» (считая, кстати, что «Сервантес выпалывал романтику, как сорняки»), оставался равнодушен к модерну, постмодерну, поп-музыке, «Диснею», менял места жительства из-за шума близлежащих автострад, имел «оксфордские манеры», проявлявшиеся во всем: от дружбы инклингов до стиля одежды и неизменной трубки. Его герои поэтому лишены психологизма, неврастении; они сложные, живые, как и их создатель. Толкин был неторопливым, взвешенным сказочником. Он не спешил ни с «Хоббитом», ни с «Властелином колец», рассуждая подобно своему соотечественнику Роберту Геррику (XVI в.): «Лучше книге стать золою, чем явиться в мир сырою». Главное свое полотно «Сильмариллион» он не дописал, ввиду невозможности завершения этой «Мифологии для Англии». Оно превратилось в «Лист работы художника Ниггля».
Повесть, имеющая такое название, считается единственным автобиографическим произведением автора, особенно трогательно любимым в его многодетной семье. Речь там идет о Ниггле — живописце, который умирает, не в силах завершить начатый рисунок, поскольку старается проработать сюжет изысканно строго, до мельчайших деталей. И лишь уже в ином мире ему удается увидеть свое творение в окончательном виде. Писал он взвешенно и не спеша, так как имел «почти мучительное чувство драгоценности вселенной, к которой настоящий поэт относится так же бережно, как к драгоценной и хрупкой вазе» (Честертон). «Сильмариллион» — это и первая, и прощальная недорассказанная история Толкина. Во всех его книгах много поэзии, поскольку он считал, что у каждой прозаической повести должен существовать мелодический, стихотворный праисточник. Сказки, как и стихи, пишутся на особенном диалекте специального языка, понятного детям отчего-то в большей степени, чем взрослым. Последние более охотно рассуждают о «мифо-поэтическом пространстве», первые просто очарованы, поскольку реальность происходящего где-то в Мории или Лориэне для них так же очевидна, как и приключения нарнийцев или коллизии поттеровского Хогвартса. Различен только масштаб историй.
Толкин — в Оксфорде друзья прозвали его Толлерс, то есть «звонарь», — не похож ни на одного писателя XX века. Его эстетика не дидактична по форме, не навязчива — она раскрепощает читателя, благодаря ясному присутствию разлитой на страницах благодати светлых эльфийских тонов, и дело не только в необычности сюжетных ходов, характере героев, сколько в главной установке автора: Добро в его мире изначально, онтологично. История есть у зла, которое началось с ошибки, духовного промаха, породившего нелюдей: назгулов, орков и т.д. С богословской точки зрения, Кольцо Всевластья связано с темной стороной искаженной природы человека, которая ужасна не потому, что звероподобна, а потому, что лишена дара свободы. Темные силы сражаются с силами света, предельное зло противостоит истинному добру, и читатель понимает цену таких вещей, как жертва, искушение и свобода воли, не просто наблюдая, а, благодаря огромному таланту Толлерса, участвуя в этом «квесте наоборот, где нужно не что-то добыть, а, наоборот, уничтожить, остановить „Кольцо“» (Оден).
Сторонники аллегорических пояснений к «Властелину колец» обращают внимание на множество исторических и религиозных параллелей «Книги в миллион слов». И хотя сам автор такой подход недолюбливал, отрицать, например, что главные события в истории уничтожения Кольца и низвержения Саурона происходят в отрезок времени от Рождества Христова (25 декабря) до Распятия (25 марта), не спешил. Внехристианский эпический фон Средиземья только усиливал динамику событий, сообщая, что Евангелие не отменило легенд, Благая Весть освятила их, особенно счастливый финал. Христианство вообще открывает новую эру «крещеной мифологии», которая уже не религия, а «волшебная сказка, жизненно-необходимое поэтическое воплощение великого таинства, совершающегося в мире» (Трауберг).

Протоиерей Александр Шабанов
По материалам http://рускатолик.рф